Второе действие оперы начинается при каноничном тумане. И здесь снова будет многабуквИногда его сменяет дождь. Лодка на поверхности и капитан Вир в дождевике тщетно пытается разглядеть противника в бинокль. Он раздражен. У этого Вира есть некоторая раздражительность, которую он сохранит до старости. Подчинённые знают эту черту и держатся осторожно. Клэггарт молча стоит за спиной у капитана, пока не слышит раздраженный окрик. Он старается говорить вежливо и осторожно, но мог бы и не стараться. Капитан всё равно взвинчен и разговорам перед боем не рад. Тем более, подлодку уже готовят к бою: на корпусе закреплена боевая установка, внутри виден отсек с торпедами, настраивают перископ, меняют освещение на тревожное красное. И вот маленькая деталь. Кое-кто из матросов берётся протирать торпеды. Сильно напоминает ситуацию из армейских анекдотов, когда снарядов не подвезли и перед проверкой надо покрасить старые. И вот насколько разное руководство у разных Виров, настолько похож результат. У какой учительницы ученики скорее освоят предмет? У той, которой плевать на дисциплину и летающую на уроках жеванную бумагу, или у той, которая ставит двойки за не так отсчитанные клеточки у полей? Ответ довольно очевиден. Сидит Вир безвылазно в библиотеке и не вспоминает, что за её стенами, или носится по всему кораблю, лишь бы кто-то не чихнул особо крамольно, француза он упускает. И обозлен именно как перфекционист, которому что-то не удалось. К тому же дождь усиливается, но только открыв люк капитан видит внизу Клэггарта и даже передумывает спускаться. Но подзывает. Что же ему, одному мокнуть, когда рядом тот, кто достал его ещё до боя?
Клэггарт, к слову, во время боя следил за Билли с мрачноватой надеждой, что всё устроится как-нибудь само, без него. Он не переживал за Билли как Клэггарт Гидона Сакса. Инвентаризатор, завхоз, Клэггарт пришёл к выводу, что лишнюю гайку пора утилизировать. Ничего лишнего в инвентаре числиться не должно и не может. Так что он лезет наверх и заметив даже не капитана, а дождь, снимает фуражка. Надо сказать, в либретто этот жест тоже есть, но в рамках проявления субординации. Здесь ещё раз подчёркивается характер этого Клэггарта: лучше немного помокнуть, но чтоб добро было сохраннее.
Сначала сообщение о возможном мятеже вызывает искреннее волнение у капитана, тем сильнее его досада, когда выясняется, что Клэггарт имел ввиду Бадда. Тут капитан всерьёз взрывается и его "beware" звучит как вполне вечная угроза, у которой, сложись всё иначе, были бы самые впечатляющие последствия. К слову, для разговора с Баддом Вир спускается в лодку. Мальчишку он не гонит под дождь. Спускается, надо сказать, не вовремя. И вот тут могу спутать, происходит следующая сцена сейчас или после смерти Клэггарта, но она важна. Новичок, с совсем поломанным видом, утешается в объятиях друга. Друг огромный, Новичок крошечный. Он уткнулся в чужие объятия как плачущий ребёнок. Друг, судя по движениям, хотел бы что-то сказать, но не решается, а когда он пытается поцеловать, Новичок выскальзывает из его объятий и отходит в сторону. Друг спешит следом. Новичок оборачивается и они обнимаются. В этот момент появляется капитан и оба убегают (больше они не появятся). Капитан неприятно удивлён. Но сейчас ему не до того.
Разговор с Баддом проходит менее тепло, чем в большинстве постановок. В этой версии Билли честолюбив и должности старшего фор-марсового, либо рулевого важны для него . Да, аргумент, то он мог бы всегда видеть капитана, но капитан не предмет безотчетного восхищения. Капитан - самый главный человек на корабле, близость к которому приятно ощущать. Нельзя сказать, то Билли здесь карьерист. Он добрый парень и не будет идти по головам ради повышения. Но, похоже, на него давит знание, что он подкидыш, "nobody, who don't know where he was born, and had to live rough". Он огорчён, что его позвали говорить не о повышении, хотя и старается этого не показывать. Тем сильнее контраст с последующими сценами, когда всё это перестаёт его волновать.
Когда в сцене обвинения Билли начинает заикаться, капитан кладет руку ему на плечо, чтобы успокоить. Но это жест Клэггарта и каптенармус подходит и зеркально повторяет его. Судя по ухмылке, Клэггарт запомнил, что Билли испугался этого жеста в прошлый раз. С тех пор Билли, обсудивший ситуацию с Датчанином трактовал это касание как жест доверия, симпатии, а теперь воспринимает как подтверждение предательства. Именно после этого Билли срывается и убивает каптенармуса. И у капитана остаётся одна задача: провести следствие как можно быстрее. Билли утаскивают, пока он отчаянно умоляет спасти его. Сцена суда будто в ускоренной перемотке. Главный голос принадлежит параноику-Редбёрну: его опасения в точности сбылись. Другие офицеры робеют под его напором. Единственное, что раздражает Редбёрна как соринка в глазу и немного разрушает ясную картину, это неясная мотивация Клэггарта. Капитан в смущении косится на то место, где он застал Новичка с другом за объятием, он догадался о причине, но постеснялся сказать. Неизвестно, могла ли эта информация помочь Бадду, он ее не озвучил. После он почти истерично отмахивается от просьбы помочь принять решение. То, что такая история случилась на его корабле, невыносимо для перфекциониста. Он уверяет себя, что не мог поступить иначе, хотя при этом нервно трет глаза и переносицу. Этот жест сохранится у него до старости.
А вот условия содержания заключенного на "Неустрашимом" отдельная тема. До того можно подумать, что в лодке только два отсека - верхний и нижний. Выясняется, что есть ещё один. В самом низу, где хранятся ракеты и чтобы сесть надо подтянуться и сесть на перегородку. Форму с Билли уже содрали. Добро на "Неустрашимом" берегут. Так что мечты о последней кружке в холодном складе вполне объяснимы. Билли станет ощутимо лучше, когда он её, наконец, получит.
Перед казнью с тоской вспоминает "Права человека" с которыми так легко расставался. Пожалуй, это одна из главных идей режиссёра: кто легко прощается с правами человека в надежде на разнообразные повышения, не получает ни повышений, ни прав человека. В словах о прощании с друзьями слышится отчаянная попытка отвлечься от надвигающейся смерти. К слову, в этой постановке Дональд выполнит обещание. За руку он взять не сможет (Билли в наручниках), но выйдет из строя и отдаст честь. Билли постарается ответить, хотя его руки останутся скованными. Эта сцена довольно горькая. Такая же горькая сцена прощания с Датчанином: тот будет стараться сохранять спокойствие и по возможности поддерживать Билли, но в конце его голос всё же дрогнет. На вопрос Билли, какой день снаружи, он отвечает, что хороший, и в следующей сцене, когда виден туман над лодкой, кажется, что Датчанин покривил душой, чтобы утешить друга. Но нет, в тумане теперь изредка мелькают лучи солнца. Впечатление зависит от точки отсчета. Сцена бунта менее бессмысленна, чем обычно. матросы лезут к люкам до смерти Билли, но люки наглухо закрываются. Уже после смерти Билли к бунтующим матросам приходят вооруженные капралы. Они не стреляют. Одного вида оружия достаточно, чтобы задавить бунт.
В финальной сцене, уже снова в доме престарелых, старый Вир осознаёт, что на самом деле мог спасти Билли, и хватается за сердце. Уже упав в кресло, он вспоминает, что Билли благословил его (довольно мрачно, подозревая грядущие муки совести капитана, и почти издевательски повторили благословение матросы), а значит, спас. Вир несколько раз повторяет это, пытаясь уверить самого себя, как до того пытался уверить, что поступает правильно. Но в момент смерти интонация и поза Вира возвращают зрителя в начало спектакля. Вир уходит в 1797 и навсегда остается в нем. А может быть он обречён вечно переживать прозрения пережитые в день смерти.
Капитан Вир и смутные видения. Вторая часть
Второе действие оперы начинается при каноничном тумане. И здесь снова будет многабукв